Пограничники

27.06.2013

Продолжаем наблюдение

Из военного словаря: «Разведывательнопоисковая группа (РПГ) — вид наряда в составе пяти и ­более пограничников, назначаемый для охраны труднодоступных участков и направлений». Застава «Торгим» в ­Ингушетии — это место, где канцелярские формулировки превращаются в адский труд. Корреспондент «РР» п­ровел в составе РПГ несколько дней и ощутил на себе все то, что на скупом языке воинской присяги называется «тяготами воинской службы»

Боевой расчет, священный для пограничников воинский ритуал, проводится ежедневно в 20.00. Собственно, с этого времени на границе начинаются сутки. Гимн, поднятие государственного флага и постановка задач личному составу отделения. Особое внимание — тревожная группа, состав которой на ночное время разбивают по часам.

У пограничников нет имен и нет позывных. Указывая бойцам, кто из них в какое время привлекается в случае объявления тревоги, офицер называет лишь номера, которые здесь присвоены каждому. Для сравнения подойдет переделанная строчка из песни группы «Алиса»: «Люди в камуфляже без лица и глаз…»

Выход

Возле дежурки у стены в ряд составлены рюкзаки.

— Каждый получает по пять магазинов к АК: четыре в подсумки, один на ствол. Пулеметчик берет две двухсотки. Из средств наблюдения — Б-8 (восьмикратный бинокль. — «РР») и «тепляк» (тепловизор. — «РР»). Идете без кинолога, поэтому смотрите под ноги и с тропы не сходите. Радиостанции две, одну — старшему группы. Дежурный, долго там еще батареям заряжаться? Так, выходим строиться…

«Приказываю заступить на охрану государственной границы…» Все сказанное после этих слов — боевой приказ, вне зависимости от того, мирное сейчас время или нет, и любое отклонение от его требований — военное преступление. Задача группы — выйти в указанный квадрат и скрытно осуществлять наблюдение за ущельем, через которое в регион наиболее вероятно могут попытаться проникнуть две вооруженные банды террористов. Это не легенда для учений, все всерьез. В прошлом году бойцы спецназа ФСБ ликвидировали в ближайшей деревне Алкун крупную группировку боевиков — 19 человек. Да и сейчас в этой местности действует режим контртеррористической операции (КТО).

Маршрут нашей группы оказался одним из самых сложных на всем ингушском участке границы. Насколько тяжел твой рюкзак, понимаешь, едва ступив на узкую пограничную тропу, которая тянется вдоль практически отвесного склона всего в нескольких сантиметрах от обрыва. Внизу бурлят мутные грязные воды Ассы. Чтобы рюкзак не утянул тебя за собой в этот поток, приходится жаться к склону, удерживаясь за выступы руками. Солнце из-за окружающих нас гор еще не показалось, но утренняя прохлада сменяется стремительно накатывающейся жарой. Едва входим в «зеленку», сразу же останавливаемся.

— Куртку лучше сними, иначе взопреешь, — советует старший группы. Из нашей РПГ он служит в Ингушетии дольше всех, девять лет. — Леха, идешь первым. Коля, замыкаешь, держи вторую рацию. Ты идешь за мной, — это уже мне. — В сторону с тропы не отходишь, по сторонам головой не крутишь, не отстаешь. Если почувствовал, что ноги забились, лучше сразу скажи, остановимся. Все, двинули.

Маршрут

Тропа петляет по склонам, уводя нас все дальше в горы. Солнце вошло в силу, даже гигантские деревья не спасают от сорокаградусной жары и страшной духоты. А когда выходим на открытые участки, солнечные лучи беспощадно сжигают кожу лица, пот, щиплющий глаза все сильнее и сильнее, высыхает в момент, стягивая скулы белыми пятнами соли. В поролоновой подкладке рюкзака на спине, кажется, как у верблюда в горбу, сосредоточился недельный запас питья. Во фляге же воды осталось совсем мало, а ручей будет еще нескоро.

Подняться нам предстоит на высоту 3000 метров. Крутизна склонов на нашем маршруте достигает шестидесяти градусов. От скорости подъема слегка закладывает уши. С каждым шагом дышишь все чаще, но не от усталости, а из-за разреженного воздуха. Высота, конечно, небольшая, но к ней тоже нужно привыкнуть. Во времена СССР, когда советские военнослужащие охраняли границу в горах Памира, вновь прибывшим на заставы категорически запрещали передвигаться быстро: люди просто теряли сознание, и их приходилось срочно спускать вниз.

В начале пути на опасных участках нам помогали натянутые тросы. Дальше их уже нет, и порой, чтобы устоять, приходится хвататься руками за траву. На более ровных участках через эту траву нужно уже прорываться, стараясь не потерять из виду спину впередиидущего и не потеряться самому в высоченных густых зарослях.

— Не устал? — улыбаются пограничники на привале, который мы решаем устроить, едва доходим до ручья. — Сегодня мы еще медленно идем.

Я тоже улыбаюсь. Это неписаное правило — внешне выражать только позитив, как бы тяжело тебе ни было. Совет знакомых боевых офицеров, служивших в свое время на Кавказе в пограничных спецподразделениях и отдельных группах спецразведки.

— Это сейчас рюкзаки можно купить удобные, спальники легкие, снарягу различную. А раньше — здоровенные баулы с тонкими лямками, которые в плечи врезались до боли, бушлаты тяжеленные. Плюс с пайками напряженка была: брали с собой картошку, хлеб, тушенку, крупы — ходили-то на большие сроки. И ничего, ходили. Зимой, правда, было совсем тяжело.

— Зимой???

— Ну да. Пробиваешься сквозь сугробы, которые с тебя ростом.

Четвертый час подъема. Всю ценность воды понимаешь сразу после слов о том, что пройденный ручей — единственный на этом склоне. Следующий — на противоположной стороне горы, на которую нам нужно взойти. Все это время бойцы группы идут словно машины: ни на минуту не сбавляя скорости и удерживая дистанцию. Кажется, темп их движения задает неведомая сила.

— Красота! Как в парке каком-нибудь в Москве, а? Немного осталось. Почти пришли.

«Почти пришли» было три часа назад.

Пришли

В блиндаже находим запас галет и консервов с колбасным фаршем. Ребята из ночевавшей здесь до нас группы оставили несколько бутылок с водой, что оказалось очень кстати. Грузинская территория начинается сразу за массивом Главного Кавказского хребта, пики которого покрыты вечными ледниками и окружены скоплениями облаков. На гребне одной из гор виден слабый тоненький силуэт грузинского пограничного столба.

— Спать в блиндаже не стоит: если дождь пойдет, может обвалиться.

— А если на улице, то вымокнем зараз все.

— Приказано ночевать здесь, — ответ старшего группы по-военному лаконичен. — Так, пончо есть? Вот их, как палатки, и натянем. Ты сейчас заступаешь часовым. — Пограничник берет бинокль, рацию, автомат и уходит на возвышенность. — Леха, с Виталей идете за водой. Остальные — готовим ночлег.

Мы забиваем рюкзак бутылками, и я в уме быстро прикидываю, что его вес на обратном пути превысит 50 килограммов. Сперва долго ищем старую тропу к роднику: она, как, собственно, и сами блиндажи, давно заросла.

— К тем кустам не иди. Там у нас растяжки стоят, — осекает меня Леха.

Склон, по которому мы теперь спускаемся, еще круче.

— Может, давай по очереди понесем? Твой рюкзак ведь не легкий, — говорю я, едва мы наполняем бутылки.

— Для тебя и так нагрузка большая. Ноги или спину надорвешь, так не встанешь утром. А сегодня ночью еще дозор выставлять.

Лягушки и бабочки

Я со снайпером группы иду вдоль склона к одному из постов наблюдения, который постом называется лишь условно: это не какое-то инженерное сооружение, а название позиции, с которой просматривается участок периметра. Обо всех установленных вокруг растяжках снайпер знает больше кого бы то ни было: почти каждую ставил он сам.

— Осторожно, — он садится, прижимает рукой траву: всего на несколько сантиметров выше поверхности земли тянется тоненькая проволочка. — Не задень.

— А мины здесь где?

— Везде.

Минные поля — давняя проблема горных районов Кавказа. Одни остались еще с 90-х, со времен первой чеченской войны, другие — со второй кампании. Минирование горных участков в Ингушетии велось с одной целью: исключить возможность передвижения в регионе банд боевиков из Грузии, в которой они скрывались от федеральных войск.

— Почему тогда здесь нет табличек «Осторожно, мины!»?

— Они есть. Там, на гребне. Но подорвешься раньше, чем успеешь до них дойти.

На нашей карте границы минных полей обозначены волнистой линией. Этот знак говорит о том, что, во-первых, устанавливали их не вручную, а во-вторых, сегодня эти самые границы весьма условны.

— Когда мины, грубо говоря, разбрасывает самолет, есть вероятность, что часть из них не накроет указанный район, а упадет где-то рядом: те же «лепестки» запросто может снести ветром («лепестки» — пластиковая противопехотная фугасная мина с жидким зарядом ПФМ-1, размером с пол-ладони, известная своей жуткой особенностью — отрывать конечность аккурат по обрез обуви. — «РР»). А еще дожди, оползни, лавины — все это приводит к тому, что мы находим мины там, где их раньше и в помине не было.

Хуже всего то, что большинство установленных здесь мин не имеет механизма самоуничтожения по прошествии определенного времени. Если верить нашей карте, то перед нами заминированный по обе стороны от тропы район склона. Где теперь реально находятся мины, с уверенностью не скажет никто, поэтому северокавказские пограничники все чаще в состав нарядов включают кинологов со специально обученными собаками. Единственное безопасное место здесь — сама тропа. Сойти с нее или просто оступиться — непростительная, безрассудная оплошность.

— Здесь, кажется, в пятом году один наш парнишка подорвался на мине.

— Сильно покалечило?

— Сразу насмерть. «Лягушка» (осколочная мина ОЗМ-72, которая, прежде чем взорваться, подпрыгивает на высоту 60–80 см. — «РР»). Все, дальше идти нельзя.

Меняют нас на посту, когда уже совсем темнеет. Хотите узнать, зачем нам была нужна зимняя одежда летом? Заночуйте в горах. Едва солнце скрывается и на траве появляется роса, легкая прохлада сменяется настоящим дубаком, который напрочь выбивает из памяти дневную жару. Я лежу уже часа три и пытаюсь уснуть. Не получается. От опустившихся на гору то ли облаков, то ли тумана, то ли всего сразу одежда снова становится влажной, а со спальника скопившуюся воду можно сгонять рукой. Встаю и иду греться к костру. Почти вся группа, за исключением часовых, сидит здесь.

— У меня видимость двадцать, — раздается в рации старшего группы.

— Понял тебя, жди.

После доклада в отделение о том, что из-за сильного тумана наблюдение за периметром невозможно, он приказывает дозору возвращаться к месту ночлега.

— У меня «шарик», — трещит рация.

— Наблюдаю «шарик», — очередной доклад, уже от другого позывного.

— Что такое «шарик»? — спрашиваю.

— Беспилотник.

— Ваш? В смысле пограничный?

— У нас их нет. Хотя кто знает…

Пост наблюдения

Сейчас беспилотник нам очень пригодился бы, ибо нашего восьмикратного бинокля, мягко говоря, недостаточно, а основания для использования более мощных «глаз» у нас появились, и весьма существенные: в нескольких километрах от нас на склоне замечена тропа, которой раньше не было. Она спускается в густой лесной массив, который тянется до дна ущелья. На следующий день тропа становится более отчетливой, и в том, что это именно тропа, а не какая-то особенность местности, сомнений не остается. Конечно, есть вариант, что шли там не люди, а животные: за противоположным гребнем есть водопад, и те же косули вполне могли пройти здесь на водопой. Однако северокавказская граница — не то место, где можно, махнув рукой, сослаться на косуль.

«Приказываю заступить на охрану государственной границы…» Все сказанное после этих слов — боевой приказ, вне зависимости от того, мирное сейчас время или нет, и любое отклонение от его требований — военное преступление

— Вот для этого нам и нужен «шарик», — тихо говорит старший группы. Мы вместе с ним и снайпером с утра снова выдвинулись в дозор. — Доложу я в отделение про эту тропу, а мне скажут: «Продолжайте наблюдение!» А тут не наблюдать нужно, а проверять.

— Так в чем проблема?

— Если пойти, то подорвешься на своих же минах.

— А разве вертолеты здесь не работают?

— Они летают на четырех тысячах метров. Что с такой высоты можно увидеть?

— А потом, чуть какая банда в регионе появилась, нам сразу предъявляют: пограничники проморгали, — включается снайпер.

К сожалению, здесь все упирается в деньги. Поэтому мы продолжаем сидеть на склоне и, укрываясь за небольшим скалистым выступом, пытаемся что-то разглядеть. Солнце поднялось высоко, сидеть все это время в плотной брезентовой «горке» (горный костюм. — «РР») — все равно что сидеть в сауне. Обгоревшие кисти рук болят, кожа на лице уже и вовсе на кожу не похожа: почернев и потеряв всякую чувствительность, она больше напоминает натянутую толстую полиэтиленовую пленку. На крае уха волдыри от солнечных ожогов. Чтобы не сгореть еще сильнее (хотя куда уж сильнее), шемагом заматываю лицо, хотя дышать так, конечно, тяжелее. Оставляю небольшую щель для глаз, которые закрываю очками, а на голову натягиваю капюшон. Пацаны тоже упаковываются.

Очередной раз материм оптику. В «зеленке», куда спускается тропа, заметили какой-то светлый правильной прямоугольной формы предмет, похожий на плиту. Известно: природа прямых линий, как и правильных окружностей, не создает, а тут вырисовывается четкий прямоугольник. Однотонный.

— Дверь какая-то… — говорю я, и дальше все ее так и называют. Докладываем в отделение. Ответ тот же, что и раньше: «Наблюдайте!»

Ночью у нас происходит ЧП: тепловизор перестает работать. Батареи проверяли перед выходом — исправны и заряжены.

— В него и раньше что-то разглядеть можно было не дальше пары сотен метров. А теперь и этого нет, блин.

— Что делать? — спрашиваю.

— Сюда бы «сыча».

«Сыч» — более мощный и новый тепловизор. За день до нашего выхода его выдали другой разведгруппе, и теперь мы запрашиваем отделение и просим отправить кого-нибудь к нам с этим «тепляком». Старший группы аргументирует запрос тем, что на нашем участке появились неизвестные тропы и контроль периметра здесь может оказаться гораздо важнее, чем на других участках.

Обгоревшие кисти рук болят, кожа на лице уже и вовсе на кожу не похожа: почернев и потеряв всякую чувствительность, она больше напоминает натянутую толстую полиэтиленовую пленку

— Что сказали?

— Что-что… Что не могут оставить группу без «тепляка». А мы без него, значит, можем?!

Дозор

Каким-то образом тепловизор удается починить. Вот только толку от него работающего оказалось не больше, чем от сломанного.

— Все горы сплошь белым светятся. За день скальник нагрелся.

Четыре часа утра. Мы со снайпером меняем ребят, дежуривших полночи на посту наблюдения. Снайпер специально решил заступить именно под утро.

— Если боевики здесь, то днем они не пойдут: понимают, что их заметят. Ночью же идти — самоубийство, обязательно нарвешься на мины. Самое лучшее время для движения — это сумерки.

По ущелью дует ледяной, пронизывающий до костей ветер. Пока мы шли до поста наблюдения, выпавшая на густой высокой траве роса насквозь промочила мои берцы, так что слегка трясти от холода меня начинает, едва мы меняем ребят. Парни тоже за ночь продрогли. Впереди их ждет горячий чай и отдых, а нас — 16 часов томительного ожидания и высматривания тех, кто пару дней старательно нахаживал эти подозрительные тропы.

— Когда вы уже вылезете? — сам с собой разговаривает снайпер.

— Ты так хочешь, чтоб банда здесь реально оказалась?

— А ты нет? Ты же за этим сюда приехал. Это твоя работа. А тут — бац! Репортаж с места событий. Уникальный, один такой.

Я действительно не прочь снять сцены реальных боестолкновений на границе, хотя прекрасно отдаю себе отчет в том, насколько это опасно. Но снайпер прав, это — моя работа. А обнаружить группу террористов, пересекающих границу, — это работа его. И я понимаю, почему он хочет, чтобы те плохие парни показались бы уже, особенно если об этом постоянно твердят при отдаче приказа на охрану государственной границы.

Горы дышат, они постоянно меняются, выдавая тайны, которые еще вчера были скрыты. Мы замечаем, что тропа, о которой мы несколько дней докладываем в отделение, тянется вверх по гребню, ее очертания стали более отчетливыми. Но это ненадолго: когда пригреет солнце, трава поднимется, и тропы практически не будет видно.

— Почему ты решил стать пограничником? — чтобы хоть как-то отвлечься от холода и тряски, я, не отрываясь от бинокля, начинаю задавать самые шаблонные вопросы. Другие в голову сейчас просто не приходят.

— Знаешь, у меня брат в СОБРе служит. В Чечне воевал…

— Ты хотел военного экшна?

— Ну да.

— А почему тогда во внутренние войска не пошел? Они же в каждой спецоперации участвуют.

— А что бы я там делал? На тумбе дневального стоял или плац мел? Не все вэвэшники — спецназовцы, не всех в горячие точки посылают. А на границе по-другому. Здесь движение постоянно. Вот ты хоть понимаешь, что сейчас мы не просто на передовой, а гораздо дальше? — тихо-тихо произносит снайпер, продолжая при этом наблюдать за периметром. — Случись что, нам можно будет рассчитывать только на себя. Помощь с заставы сюда доберется нескоро. Хорошо, если погода позволит и вертушки смогут отработать…

В ста метрах посыпались камни… Движение… В прицел…

— Косуля!

Парнокопытная смотрит на нас с явным интересом, мы на нее — без. Снайпер кладет винтовку. Я переодеваю мокрые носки, поверх наматываю целлофановые пакеты — так кожа не будет дышать, зато теплее — и засовываю ноги обратно в сырые берцы.

— Где бы ты пошел, если бы был боевиком?

— От того леса, где теряется тропа, спустился бы ниже, к реке. Дальше по камням у самого русла — меньше шансов подорваться. И никуда бы не торопился. Они почему если и пойдут, то только в сумерки? — спрашивает он и тут же сам отвечает: — У них главная задача — выйти к указанному месту. Идти они могут неделю, две, больше. Главное — пройти незамеченными.

За то время, что я провел в горах с разведывательно-поисковой группой, я пожалел лишь об одном: что не могу показать лиц этих ребят, не имею права назвать их имена и фамилии

— Ты сказал «если». Ты не считаешь, что они действительно могут тут пойти?

В ответ лишь молчание: снайпер больше не отвлекается, а лишь пристально вглядывается в оптический прицел…

Вообще, про участников бандподполья от пограничников можно услышать единственную версию, и она совсем не похожа на романтические журналистские легенды и мифы. Сегодня пытаться самостоятельно перейти границу на ингушском участке глупо хотя бы потому, что сам участок небольшой, а плотность пограничных подразделений на нем значительная. Террористы теперь пополняют свои ряды местными жителями, которые не по лесам бегают, а спокойно живут в родных селах и ждут приказа… И руководят ими вовсе не бородачи в камуфляже, а образованные люди весьма респектабельного вида. Левый документ сегодня можно сделать лучшего качества, чем оригинал. Так что они тоже не пойдут через горы, рискуя своей жизнью, им легче попасть в страну легально через любой международный аэропорт. Вот в Грозном, к примеру, не так давно открыли — очень близко.

— Зачем же тогда охранять эту границу? От кого? — я тоже вдруг замечаю, что научился разговаривать сам с собой вслух.

— Как зачем? — сам себе отвечает на мой вопрос снайпер. — Потому что это граница. Потому что это приказ. Есть хочешь?

На обед банка сгущенки и две пачки галет. Шикуем.

Смена

— Все, эта — последняя, — старший группы вставляет батарею в радиостанцию.

— Если бы приказали остаться здесь, то пришлось бы кого-нибудь отправлять в отделение за новыми, — говорят пограничники.

Сегодня нас должна сменить новая РПГ. О новых подозрительных тропах на участке они проинформированы, а потому им должны выдать ТПБ-2 — огромный шестнадцатикилограммовый бинокль. Без учета треноги, которая весит еще семь килограммов.

— Пойдем, покажешь, где растяжки стоят, — говорит старший группы, которая прибыла нас менять.

Спустя некоторое время выдвигаемся в отделение. Главное — успеть до темноты. В горах темнеет быстро и рано, поэтому движемся без привалов и остановок на отдых. Вряд ли кто с уверенностью скажет, что дается тяжелее — подъем или спуск: если при восхождении забиваются мышцы ног, то при спуске болеть начинают суставы, особенно колени. А если вы где-то слышали, что сегодня по горам бойцы ходят в облегченных берцах, знайте — это ложь: легкая обувь мало того что рвется о скальник, так еще и не может нормально фиксировать голеностоп. Только тяжелые, на толстой подошве горные ботинки. И плевать, что они на мембране и летом в них жарко. Главное — что ноги целые.

За то время, что я провел в горах с разведывательно-поисковой группой, я пожалел лишь об одном: что не могу показать лиц этих ребят, не имею права назвать их имена и фамилии. Они ежедневно ходят по краю пропасти, прокладывают свои тропы вдоль заминированных склонов, ночью мокнут и промерзают до костей, а днем сгорают под беспощадными лучами солнца. Они ежедневно рискуют собственной жизнью, не задумываясь о том, насколько разумен отданный им приказ, и считают это проявлением силы, а не слабости. Обычной мужской силы. И даже если командование дало бы им добро на «минуту славы», они бы, скорее всего, отказались сами: слишком дешевая слава, здесь ставки намного выше.

Второе бревно, первое, ручей — осталось немного. Крутой спуск. Иду, держась за трос. Еще один опасный участок. Еще… С бревна, лежащего поперек реки, едва не падаю: ноги уже не держат, дрожат настолько, что я готов ползти.

До отделения остаются считанные километры. Отдохнуть ребятам не удастся. Едва встанет солнце, одни выйдут на дорогу обозначать условный пост пограничного контроля, где под палящим солнцем простоят до позднего вечера, другие отправятся по различным нарядам, которых на границе 17 видов. Это был только один из них.